"Советский кинематограф прошел два общемировых и один оригинальный этап познания военного дна.
Первый - шапкозакидательский, самый примитивный, общий для кинематографа воюющих стран. Титульный народ един, простодушен, ворчит и много балагурит. Враг плюгав, колченог, одет в мешковатое и валится вдесятером с одного выстрела. Битва с физическими и моральными пигмеями искупает малые жертвы и понуждает выживших бронзоветь в мемориальных позах, особенно при совершении тризны по павшим. В финале обязательно развевается знамя, ради которого все. Американское кино, кажется, еще не покинуло этой подростковой резервации: даже в совершенном с технической стороны <Спасении рядового Райана> обязательны флаг, балагурство, поголовное совершенство своих и десятикратное превышение неприятельских потерь.
Следующий этап - пацифистский. Все герои молоды и непременно умрут. Враг укрупнен и развенчан морально как носитель адской идеологии. В собственных рядах замечены первые крохоборы, шкурники, материалисты и кулацкие недобитки (у проигравших ту же роль исполняют фанатики, взывающие к самоубийственному сопротивлению). Война ведется с идолищем человекоубийства, поэтому часты картины идеального довоенного мира: детский смех, водяные брызги, волшебная стихия полуденного леса и робкие девушки на набережных. В польском кино, наиболее расположенном к контрастному мелодраматизму, - рабочее пианино среди развалин. Чуждая войне континентальная Европа тормознулась здесь.
На третью ступень мы вышли одни, без провожатых. Просто бой, привычная неэкзальтированная мужская работа. Просто потери, иногда не боевые и ничуть не героические. Просто жизнь от братской попойки до сигнальной ракеты на бруствер, со злым начальством и теплым котелком, с дождем, комендантским патрулем, заполнением похоронных бланков и прочими прозаизмами. Миру это кино непонятно и безразлично; войны он не знает и ждет от нее пафоса подвига или пафоса отрицания. Индивидуалистическая мораль бунтует против взрослого знания, что война - общая лямка, большая национальная галера. Символом этого коллективного вектора стал финал <Проверки на дорогах> с дирижерским гиком Быкова: <И все вместе! И поднапряглись! И уперлись! И пошел-пошел-пошел:> Даже камерным комбинациям Штирлица вселенский объем придан именно семнадцатью мгновениями весны - прослаивающими сюжет сводками о действиях Третьего Украинского на Балатоне и прорыве войск Конева к Одеру. Гранд военной разведки работает на эти тысячи корявых и злых людей, которые при встрече, вероятнее всего, его просто убьют.
Четвертая стадия в связи со вновь открывшимися подробностями может военный жанр просто уничтожить. На вопрос Германа, что самое страшное на войне, Симонов ответил: <Когда на марше случайно падает человек, а по нему проходит армия. Сначала танковая дивизия. Потом стрелковые батальоны. Потом автоколонны. Потом артиллерия. Человека раскатывает по грунту в тоненький блин с головой диаметром полтора метра>. У кого-нибудь есть желание взглянуть на это воочию? А послушать, как орет в заклиненном танке живьем горящий экипаж? А главная команда при инспекции обороняющихся полков - <Дерьмо присыпать!> - никому не известна? Кто-нибудь представляет, сколько может навалить в траншею за месяц сносно питающийся полк? Кому-нибудь еще хочется смотреть настоящее кино про настоящую войну?
Жанр спасет лишь растущее год от года равнодушие к предмету и правде. 70 лет мира сделали военный кинематограф самым невостребованным сегментом рынка. Новый человек способен потреблять фронт только в комиксовом виде: подвиги, бабы, хохмы, Гитлер с хвостом. Военные сериалы снимают какие-то инопланетные недоумки. О том, что в русской армии принято козырять офицерам, не слышал ни один. О том, что рукопашная - последнее средство оставшихся без боезапаса войск, неизвестно никому; помахать прикладом бегают по три раза на сериал: это киногенично и восходит к доблести русских богатырей. Что такое продаттестат, вещмешок, доклад по форме, слыхом не слыхивали, как в пещерные ура-патриотические времена.
Мы стремительно возвращаемся к первому, пропагандистскому, этапу военного искусства, как и в кинематографе вообще. Нация радостно глупеет. Снова в ходу поучительный академизм, наглядный пример, лакировка действительности и общенародное чванство. Такое впечатление, что фильм <Если завтра война> мог бы выйти прямо сейчас".
Дмитрий Красинько через мордокнигу.
