Флудилка страница 20

А напротив меня в лавочке старый еврей
с косматыми белыми бровями сидит.
Шнурками торгует. Смотрит он на меня,
морщится, как от зубной боли. Невыносимо
ему на эту коммерцию смотреть. То
отвернется, то глаза к небу закатит, то на
пол плюнет. Долго он так сидел, мучился.
Не выдержал. Закрыл лоточек свой, встал со
мной рядом и давай торговать.>
О чем поведал дядя Миша, читайте дальше,
очень интересно.
В ту ночь снился мне старый добрый еврей
дядя Миша. Было мне тогда 15 лет. Учился я
в школе и работал в колхозе. Зимой
работал время от времени, летом - наравне
с матерыми мужиками. Поэтому, когда на
обсуждение встал серьезный вопрос, то на
собрание позвали и меня. Дело вот в чем
было: в конце августа каждый год наш
колхоз отправлял в город Запорожье одного
человека на две-три недели торговать
арбузами. Конец августа приближался, и
нужно было решить, кто из мужиков поедет
в этом году торговать арбузами.
Сидят мужики в клубе. Пора горячая -
уборка в разгаре, а мужикам не до уборки.
Спорят все, кричат. Председатель предложил
на арбузы зятя своего Сережку послать.
Первые ряды молчат, а с задних рядов
свистят, стучат ногами и скамейками.
Председатель ставит вопрос на голосование.
Разгорячился он, голову теряет. В таких
случаях нужно сначала спросить: <Кто
против?> Никто, конечно, не поднимет руку.
Тогда и голосованию конец, значит, все
согласны. Но председатель по ошибке
спрашивает: <Кто за?> Он привык так вопрос
ставить, когда нужно мудрую политику
нашей родной партии одобрять. Но тут
вопрос кровный. Тут все руки вверх не будут
тянуть.
- Кто за? - повторяет председатель. А зал
молчит. Ни одна рука вверх не поднялась.
Просчитался председатель. Не так вопрос
поставил. Сережку, зятя председателева,
нельзя посылать, значит. Махнул он рукой:
сами тогда решайте. Опять шум и крик. Все
с мест повскакивали. Снова все недовольны.
А я в углу сижу. О чем люди спорят, никак в
толк не возьму. Те мужики, что в прошлые
годы арбузами торговать ездили, уверяют
всех, что работа эта опасна: шпана на базаре
зарезать может. Если ошибешься в расчетах,
милиция арестует или придется потом с
колхозом своими собственными деньгами
рассчитываться.
Но странное дело, ни один из них, раньше
торговавших, вроде бы и не очень
упирается, если его на эту опасную
неблагодарную работу вновь выдвигают.
Зато все остальные сразу ногами топают и
кричат, что он мошенник и плут, что от него
только убыток колхозу. Опять же странно,
если работа опасная и неблагодарная,
отчего его и не сунуть на эту работу вместо
себя. Но нет. Не пускает колхозное собрание
ни одного из названных. Все новых
кандидатов называют. И все так же
решительно собрание их отклоняет. Чудеса.
Нет бы первого, кого председатель назвал, и
послать на это проклятое место. Всем бы
облегчение. Так нет же, никому не хочется
посылать туда ни врага своего, ни друга, ни
соседа. Такое впечатление, что каждый сам
туда норовит попасть, да другие его не
пускают: а коли я туда не попал, так и тебя
не пущу.
Спорили, спорили, утомились. Всех
перебрали. Всех отклонили. - Кого ж тогда?
Витьку Суворова, что ли? Мал еще. Но
мужики на этот счет другое мнение имели. Я
им не равен ни по возрасту, ни по опыту, ни
по авторитету, для мужиков вроде бы как
никто. И послать меня - означало для них
почти то же самое, что не послать никого.
Пусть Витька едет, рассуждал каждый, лишь
бы мой враг туда не попал. Так и порешили.
Проголосовали единогласно. Председатель и
даже зять его Сережка и те руки вверх
подняли.
Привезли меня в город два лохматых
мужика в три часа ночи. Вместе мы арбузы
разгрузили, уложили их в деревянный короб
у зеленого дощатого навеса, в котором мне
предстояло проработать шестнадцать дней и
проспать пятнадцать ночей. В пять утра
базар уже гудел тысячами голосов. Мужики
давно уехали, а я один со своими арбузами
остался.
Торгую. Из-за прилавка не выхожу.
Стесняюсь. Ноги босые, а в городе никто так
не ходит. Торгую, судьбу проклинаю. Еще
меня никто и резать не собирается, а жизнь
уж в моих глазах меркнет. Арбузы у меня
отменные. Очередь у прилавка огромная.
Все кричат, как на колхозном собрании. А я
считаю. Цена моим арбузам - 17 копеек за
килограмм. Это государственная цена,
отклониться от нее - в тюрьму посадят.
Считаю. Математику я любил. Но ничего у
меня не получается. Весит, допустим, арбуз
4 кг 870 граммов, если по 17 копеек за
килограмм брать, то сколько такой арбуз
стоит? Если б толпа не шумела, если б та
баба жирная меня за волосья ухватить не
норовила, то я мигом бы сосчитал. А так ни
черта не получается. Ни карандаша, ни
бумажки с собой нет. Откуда знать было, что
потребуется?
Толстые женщины в очереди злятся на
медлительность, напирают на прилавок. Те,
что уже купили, в сторонке сдачу
подсчитывают, снова к прилавку подбегают,
кричат, милицию вызвать грозятся. А арбузы
самые разные, и вес у них разный, и цена
разная, а копейка на доли не делится.
Вспомнил я слова мужиков на собрании:
просчитаешься, потом с колхозом своими
деньгами расплачиваться будешь. А откуда
у меня свои деньги? Ни черта у меня не
получается. Я толпе кричу, что закрываю
торговлю. Тут меня чуть не разорвали. Уж
больно арбузы хорошие.
А напротив меня в лавочке старый еврей с
косматыми белыми бровями сидит.
Шнурками торгует. Смотрит он на меня,
морщится, как от зубной боли. Невыносимо
ему на эту коммерцию смотреть. То
отвернется, то глаза к небу закатит, то на
пол плюнет. Долго он так сидел, мучился.
Не выдержал. Закрыл лоточек свой, встал со
мной рядом и давай торговать.
Я ему арбузы кидаю, на которые он длинным
костлявым пальцем указывает, и пока
успеваю я арбуз из кучи выхватить, он
предыдущий на лету ловит, взвешивает,
подает, деньги принимает, сдачу
отсчитывает, мне на следующий пальцем
тычет, да еще и улыбаться всем успевает. Да
и тычет не на всякий арбуз, а с понятием: то
меня на самый верх кучи гонит, то к
основанию, то с другой стороны кучи
забежать мне приходится, то обратно
вернуться. А он всем улыбается. Ему все
улыбаются, Все его знают. Все ему
кланяются. <Спасибо, дядя Миша>, -
говорят. За час он всю очередь пропустил. А
куча наполовину уменьшилась.
Только мы с очередью управились, он мне
кучу денег вывалил: трешки мятые, рубли
рваные, кое где и пятерки попадаются.
Мелочь звенящую он отдельной кучкой
сложил, сдачу чтоб давать.
- Вот, - говорит, - выручка твоя. В
правый карман ее положи, тут достаточно,
чтобы с твоим колхозом за сегодня
рассчитаться. А все, что сегодня еще
выручишь, смело в свой левый карман
клади.
- Ну, дядя Миша, - говорю, - век не
забуду!
- Это не все, - говорит. - Это я только
практику преподал, а теперь теорию слушай.
Принес он лист бумаги. Написал цены на
нем: 1 кг17 копеек, 2 кг-34: и так до
десяти. Но с килограммами у меня
проблемы не было, с граммами проблема.
Вот и их он отдельным столбиком пишет:
50, 100, 150:
- Копейка на доли не делится, поэтому за
50 граммов можно ничего не взять, а можно
взять целую копейку. И так правильно, и
так. За сто граммов можешь взять одну
копейку, а можешь две копейки взять. С
хорошего человека всегда бери минимум, а
с нормального человека всегда бери
максимум. Быстро он мне цены пишет: 750
- минимум 12 копеек, максимум-13.
- Как же вы, дядя Миша, так считаете
быстро?
- А я не считаю, я просто цены знаю.
- Черт побери, - говорю, - цены же
меняются! - Ну и что, - говорит, - если
завтра тебе по 18 копеек прикажут
продавать, значит, например за 5
килограммов 920 граммов можно взять
минимум рубль и шесть копеек, а максимум
- рубль и восемь копеек. Граммы тоже
округлять нужно для хорошего человека в
сторону минимума, а для нормального-в
сторону максимума. Хорошему человеку
хороший арбуз давай. Нормальному
человеку - нормальный.
Как хороший арбуз от нормального отличить
- я знаю. У хорошего арбуза хвостик
засушен, а на боку желтая лысинка. А вот
как хороших людей от обычных отличить?
Если спрошу, ведь он смеяться будет.
Вздохнул я, но ведь и мне когда-то ума
набираться надо, - и спросил его: От этого
вопроса он аж присел. Долго вздыхал он.,
головой качал, глупости моей удивлялся.
- Заприметь хозяек из окрестных домов,
тех, которые у тебя каждый день покупают.
Вот им и давай лучшие арбузы да по
минимальной цене. Их немного, но они о
тебе славу разносят, рекламу тебе делают,
мол, честный, точный и арбузы сладкие. Они
тебе очередь формируют. Раз две-три возле
тебя стоят, значит, десять других вслед им
пристроются. Но это уже покупатели
одноразовые. Им-то и давай обычные
арбузы похуже, а бери максимум с них.
Понял?
Картон с ценами он над моей головой
приладил. Со стороны не видно, но стоит
мне голову вверх задрать, вроде цену
вычисляя, - все цены передо мной. Так и
пошла торговля. Быстро да с доходом.
Хороши арбузы! Ах, хороши! Подходи,
налетай! Через день окрестные домохозяйки
меня узнавать стали. Улыбаются. Я им
арбузы по минимальной цене - улыбаюсь.
Всем остальным - по максимальной, тоже
улыбаюсь. С одного покупателя - доли
копеечки. С другого тоже. Вдруг я понял
выражение, что деньги к деньгам липнут.
Не обманывал я людей, просто доли
копейки в свою пользу округлял, но
появились в моем левом кармане трешки
мятые, рубли рваные, иногда и пятерки.
Подсчитаю доход - все лишние деньги у
меня. Сдам колхозу выручку, а в моем
собственном кармане все прибывает.
Появилась в кармане хрустящая десятка.
Пошел я к дяде Мише, протягиваю. -
Спасибо, дядя Миша, - говорю. - Научил,
как жить.
- Дурак, - говорит дядя Миша, - вон
милиционер стоит. Ему дай. А у меня и
своих достаточно.
- Зачем же милиционеру? - дивлюсь я.
- Просто так. Подойди и дай. От тебя не
убудет. А милиционеру приятно.
- Я же преступления не совершаю. Зачем
ему давать?
- Дай, говорю, - дядя Миша сердится. -
Да когда давать будешь, не болтай. Просто
сунь в карман и отойди.
Пошел я к милиционеру. Суровый стоит.
Рубаха на нем серая, шея потная, глаза
оловянные. Подошел к нему прямо
вплотную. Аж страшно. А он и не шевелится.
В нагрудный карманчик ему ту десятку,
трубочкой свернутую, сунул. А он и не
заметил. Стоит, как статуя, глазом не
моргнет. Не шелохнется. Пропали, думаю,
мои денежки. Он и не почувствовал, как я
ему сунул. На следующее утро тот
милиционер снова на посту: <Здравствуй,
Витя>, - говорит. Удивляюсь я. Откуда б
ему имя мое знать?
- Здравствуйте, гражданин начальник, -
отвечаю.
А каждый вечер машина из колхоза
приезжала. Отвалят мужики две-три тонны
арбузов на новый день, а я за прошедший
день отчет держу: было ровно две тонны;
продал 1816 кг, остальные не проданы -
битые и мятые, их 184 кг. Вот выручка -
308 рублей 72 копейки. Взвесят мужики
брак, в бумагу запишут, и домой поехали. А
я битые арбузы корзиной через весь базар
на свалку таскаю. За этим занятием меня
дядя Миша застал.
Охает, кряхтит, моей тупости дивится.
Отчего, говорит, ты тяжелую грязную работу
делаешь, да еще и без всякой для себя
прибыли?
- Какая от них польза? - удивляюсь я. -
Кто же их, гнилые да битые, купит?
Опять он сокрушается, глаза к небу
закатывает. Продавать, говорит, их не надо.
Но и таскать их на свалку тоже не надо.
Оставь их, сохрани. Придет завтра контроль,
а ты их и покажи второй раз, да вместе с
теми, что завтра битыми окажутся. Продашь
ты завтра допустим 1800 кг, а говори, что
только 1650. А еще через день снова
продашь 1800, но показывай все битые
арбузы, что за три дня скопились, и говори,
что удалось продать только 1500
килограммов. Так и пошло.
- Не увлекайся, - дядя Миша учит. -
Жадность фраера губит. Это я и сам
понимаю. Не увлекаюсь. Если 150 кг в день
у меня битых, я только 300 кг показываю, но
не больше. А ведь мог бы и полтонны
показать. На этих битых арбузах в день я по
25 рублей в свой левый карман клал. В
колхозе я и в месяц по стольку не
зарабатывал. Да от долей тех копеечных в
карманах оседало. Да еще несколько
секретов дядя Миша шепнул.
В последний вечер захватил я шесть
бутылок коньяка, надел новые туфли
лакированные, пошел к дяде Мише.
- Дурак, - говорит дядя Миша. - Ты, -
говорит, эти бутылки своему председателю
отдай, чтоб он и на следующее лето твою
кандидатуру на собрании выдвинул.
- Нет, - говорю, - у тебя, может, и своих
много, но возьми и мои тоже. Возьми их от
меня на память. Если не нравятся - разбей
об стенку. Но я тебе их принес и обратно не
заберу. Взял он их.
- Я, - говорю, - две недели торговал. А
вы сколько?
- Мне, - отвечает, - семьдесят три сейчас,
а вошел я в коммерцию с шести лет. При
Государе Николае Александровиче.
- Вы за свою жизнь, наверное, всем
торговали?
- Нет, - отвечает,только шнурками.
- А если б золотом пришлось торговать,
сумели бы?
- Сумел бы. Но не думай, что на золоте
проще деньги делать, чем на других вещах.
Вдобавок все наперед знают, что ты
миллионер подпольный. На шнурках больше
заработать можно и спокойнее с ними.
- А чем тяжелее всего торговать?
- Спичками. Наука - исключительной
сложности.
Но если овладеть ею, то миллион за год
сколотить можно.
- Вы, дядя Миша, если бы в
капиталистическом мире жили, то давно
миллионером были: На это он промолчал.
- А у нас-то в социализме не развернешься,
быстро расстреляют.
- Нет, - не соглашается дядя Миша, - и
при социализме не всех миллионеров
расстреливают. Нужно только десятку
трубочкой свернуть - и милиционеру в
кармашек. Тогда не расстреляют.
А еще говорил дядя Миша, что деньги
собирать не надо. Их тратить надо. Ради них
на преступление идти не стоит и рисковать
из-за них незачем. Не стоят они того. Другое
дело, если они сами к рукам липнут - тут
уж судьбе противиться не нужно. Бери их и
наслаждайся. А на земле нет такого места,
нет такого человека, к которому бы миллион
сам в руки не шел. Правда, многие этих
возможностей просто не видят, не
используют. И, сказав это, он трижды
повторил, что счастье не в деньгах. А в чем
счастье, он мне не сказал.
Редко дядя Миша мне снится. Трудно сказать
почему, но в те ночи, когда добрый старик
приходит ко мне на пыльный базар, я плачу
во сне. В жизни я редко плакал, даже и в
детстве. А во сне - только когда его вижу.
Шепчет дядя Миша на ухо мудрость жизни, а
я все запоминаю и радуюсь, что ничего не
упустил. И все им сказанное в уме стараюсь
удержать до пробуждения. Все просто,
истины - прописные. Но просыпаюсь - и
не помню ничего.
Разбудил меня лучик яркого света.
Потянулся я и улыбнулся мыслям своим.
Долго вспоминал, что мне дядя Миша на ухо
шептал. Нет, ничего не помню. А было что-
то важное, чего никак забывать нельзя. Из
тысячи правил только самый маленький
кусочек остался: людям улыбаться надо.