Она носила шикарно скроенные одежды из дешевых тканей. Ей шел оранжевый. Он звал ее подпольной кличкой Апельсин.
Для его суровой снежной страны апельсины были ввозной диковиной. Кроме того, в апельсинном горьком запахе ему чудилась какая-то катастрофа, срыв в ее жизни, о котором она не говорила и от которого забывалась с ним.
В тот день он получил первый аванс за пластинку. «Прибарахлюсь,— тоскливо думал он, возвращаясь в отель.— Куплю тачку. Домой гостинцев привезу».
В отеле его ждала телеграмма: «Прилетаю ночью тчк апельсин». У него бешено заколотилось сердце. Он лег на диван, дремал. Потом пошел во фруктовую лавку.
— Мне надо с собой апельсинов.
— Сколько? — презрительно промычал буйволовоглазый торговец.
— Четыре тыщи.
На Западе продающие ничему не удивляются. В лавке оказалось полторы тысячи. Он зашел еще в две.
Через полчаса скуластые негры в ковбойках, отдуваясь, таскали на себе тяжкие картонные ящики к лифту. Подымали на десятый этаж. Постояльцы отеля, вздохнув, невозмутимо смекнули, что совершается выгодная фруктовая сделка. Он отключил телефон и заперся.
Она приехала в десять вечера. С мокрой от дождя головой, в черном клеенчатом проливном плаще. Он открыл ей со спутанной прической, в расстегнутой полузаправленной рубахе. По его растерянному виду она поняла, что она не вовремя. У него кто-то есть! Ах так! Она еще не знала, что сейчас сделает, но чувствовала, что это будет что-то страшное. Она сейчас сразу все обнаружит.
Его сердце колотилось. Сдерживаясь изо всех сил, он глухо и безразлично сказал:
— Проходи в комнату. Я сейчас. Не зажигай света — замыкание.
И замешкался с ее вещами в полутемном предбаннике.
Она с размаху отворила дверь в комнату. Она покачнулась. Она остолбенела.
Темная пустынная комната была снизу озарена сплошным раскаленным булыжником пола.
Пол горел у нее под ногами. Она решила, что Она рехнулась.
Четыре тысячи апельсинов были плотно уложены один к одному, как огненная мостовая. Из некоторых даже вырывались языки пламени. С перехваченным дыханием он глядел из-за ее плеча. Он сам не ожидал такого. Он и сам словно забыл, как четыре часа на карачках укладывал эти чертовы скользкие апельсины, как через каждые двадцать укладывал шаровую свечку из оранжевого воска, как на одной ноге, теряя равновесие, длинной лучиной, чтобы не раздавить их, зажигал ,свечи.
Потолок плыл алыми кругами. А может, это уже горели апельсины?
И все они оранжево орали о Тебе.
Они плясали в твоем обалденном черном проливном плаще, пощечинами горели на щеках, отражались в слезах ужаса и раскаянья, в твоей пошатнувшейся жизни. Ты горишь с головы до ног. Тебя надо тушить из шланга!
Мы горим, милая, мы горим! У тебя в жизни не было и не будет такого... Мы горим, милая, мы горим...
Она покосилась, стала оседать. Он едва успел подхватить ее. — Клинический тип,— успела сказать она.— Что ты творишь! Обожаю тебя...
Через пару дней невозмутимые рабочие перестилали войлок пола в гостинной...
(с) А.Вознесенский. Апельсины.
