***
- Конечно стали, baby, - сказал я. - Я просто валяю дурака. Извини, baby: Кстати, насчет полицейского государства. Тебе не приходило в голову, что педофилия среди англо-саксов - не отклонение, а плохо скрываемая ориентация молчаливого большинства?
- Нет, - ответила Софи, - почему?
- А откуда иначе могло возникнуть такое обращение к половому партнеру - <дитя>? Что это за <baby>, как не фрейдистская оговорка, повторяющаяся настолько часто, что она стала устойчивым выражением, гремящим в миллионах спален? Или даже не оговорка, а просто привычка, остающаяся от норвежского секса:
- А это что такое?
- Это когда с детьми доречевого возраста. Которые пожаловаться не могут. Отсюда и эта самоедская истерика. Этот яростный denial в трансатлантических масштабах:
***
- У китайских даосов, - сказал он, - была близкая мысль, я ее своими словами перескажу. Борясь за сердца и умы, работники дискурса постоянно требуют от человека отвечать <да> или <нет>. Все мышление человека должно, как электрический ток, протекать между этими двумя полюсами. Но в реальности возможных ответов всегда три - <да>, <нет> и <пошел ты нахуй>. Когда это начинает понимать слишком много людей, это и означает, что в черепах появился люфт. В нашей культуре он достиг критических значений. Надобно сильно его уменьшить.
***
- Вы что, хотите, чтобы я танки ввел?
- Наоборот, - поднял палец Самарцев. - Студентов.
- Но зачем? Собираетесь устроить хаос?
***
Калдавашкин деликатно кашлянул, привлекая к себе внимание.
- Кто-то, помнится, сказал, - промолвил он, жмурясь, - что моральное негодование - это техника, с помощью которой можно наполнить любого идиота чувством собственного достоинства. Именно к этому мы и должны стремиться.
- Вот-вот, - отозвался Самарцев. - Сегодня всякий готов смеяться над гламуром и дискурсом. Но никто не посмеет смеяться над благородным негодованием по поводу несправедливости и гнета, запасы которых в нашей стране неисчерпаемы. Гражданский протест - это технология, которая позволит поднять гламур и дискурс на недосягаемую нравственную высоту. Мало того, она поможет нам наделить любого экранного дрочилу чувством бесконечной моральной правоты. Это сразу уберет в черепных коробках весь люфт. А вслед за этим мы перезапустим святыни для остальных социальных страт. Чтобы везде горело по лампадке. Мы даже не будем чинить ограду. Публика все сделает сама. Не только починит, но и покрасит. А потом еще и разрисует. И сама набьет себе за это морду:
***
Эз спорил с одним из наших гламурных лоботрясов (кажется, его звали Аргус) - а остальные внимательно их слушали, стараясь не проронить ни капли драгоценного французского дискурса. Впрочем, Аргус, кажется, побеждал в споре - у Эза был раздосадованный и смущенный вид.
- Великий Вампир точно не пидарас, - повторил Аргус.
- Ну а как же миф о Ганимеде? - спросил Эз.
- Не пидарас. Я это доказать могу как дважды два.
- Это будет интересно, - сказал Эз. - И как же?
- Я в Лондоне был недавно. У них там религиозные люди хотели дать рекламу на двухэтажных автобусах. Что от гомосексуализма при желании можно вылечиться. А мэр запретил. Потому, сказал, что пидарасы обидятся.
- Ну и что?
- А до этого какая-то атеистическая контора пустила на тех же автобусах объяву - <There's probably no God> (возможно, Бога не существует)[19]. И ничего. Мэр не возражал.
- А какая тут связь? - спросил Эз.
- Прямая. Если бы Великий Вампир был пидарасом, лондонский мэр обосрался бы на автобусах такие вещи про него писать. Что его нету. Неужели непонятно?
Эз углубился в обдумывание аргумента, который показался мне неожиданно глубоким - причем именно на метафизическом уровне. Я буквально ощутил, как изогнулся его легкий французский ум под чудовищным нажимом русского дискурса.
***
- Как только под чекистской хунтой начинает качаться земля, - продолжала девушка, делая такие движения бедрами, словно на них крутился невидимый обруч, - карголиберальная интеллигенция формирует очередной <комитет за свободную Россию>, который так омерзительно напоминает о семнадцатом и девяносто третьем годах, что у зрителей возникает рвотный рефлекс пополам с приступом стокгольмского синдрома, и чекистская хунта получает семьдесят процентов голосов, после чего карголибералы несколько лет плюются по поводу доставшегося им народа, а народ виновато отводит глаза:
***
- С помощью таких тэгов можно повышать уровень доверия к своей информации, - сказал Самарцев. - Или понижать уровень доверия к чужой. Если вас в чем-то обвинят не владеющие культурной кодировкой граждане, вам достаточно будет предъявить пару правильных мемокодов, и любое обвинение в ваш адрес покажется абсурдным. Если, конечно, на вас будет правильная майка и вы в нужный момент скажете <какбе> или <хороший, годный>.
- Рама, ты понимаешь, что он говорит? - спросил Энлиль Маратович.
Я кивнул.
- Креативный класс - это вообще кто?
- Это которые качают в торрентах и срут в комментах, - ответил я.
***
- А вам, - продолжал я, поворачиваясь к нему, - надо бы над названием поработать. <Гражданка Гламур>. Звучит замшело. По-совковому. Как будто сериал о деле врачей-убийц. И потом, заменять в словах русскую букву <а> на сучку из электронного адреса - это уже прошлый век практически. Мемокоды быстро протухают. Пользоваться ими надо с осторожностью. Особенно если вы не очень молоды и из вашей души заметно смердит.
***
- Справа - драка за еду в русской колонии строгого режима ФБУ ИК-11, - сказала Софи. - А слева - последняя прогулка по Манхэттену нью-йоркского график-дизайнера Аарона Кошевого, вынужденного усыпить суку Дуню и переехать в Бронкс из-за роста арендной платы. Первое событие - групповое и продолжительное. Второе - даже и не событие, просто интенсивное душевное переживание одного человека. Общий выход агрегата <М5> примерно равен:
***
Политик, который найдет способ обратиться к гражданам на замысловатом и задушевном матерном языке, получит доступ к закрытым для остальных коммуникаторов слоям психики, где бытует русская душа. Он, таким образом, будет иметь огромное преимущество перед коллегами, вынужденными говорить на кастрированном - в полном смысле - языке фальшивых общественных приличий:
Такой политик вызовет волну показного возмущения, но будет после этого восприниматься как хороший, сердечный и откровенный человек в толпе лицемеров. Он будет единственным, кто заговорит на языке правды, потому что окончательную правду русскому человеку всегда сообщают матом.
***
И вот мы видим гордого, прекрасного и уязвленного несовершенством мира героя, который, как Мартин Бубер, обращается к Богу напрямую и говорит:
<Ты создал этот мир полным страдания и мрака, ты приковал мою душу к полному мерзости телу, ты заставил меня стариться и гнить, совершая мерзость за мерзостью, чтобы жить в этой мрачной вселенной: Но подожди. Я отвергну твое творение с такой яростью и силой, что оно содрогнется и развалится на куски!>
На багровом как шанкр закате он кидается в бездну кала и гноя и рушится вниз, вниз, вниз - в бледном венчике из смегмы, в окружении роя живых вшей и облаках ссаной вони.
Но Бог безмолвствует.
<Ты молчишь? - кричит бунтующий гностик. - Тогда смотри. Я совершу такое, чего испугается сам Люцифер.
Я пойду дальше - саму красоту я сделаю безобразной, соединив ее в одно целое с мерзостью: На это ты вынужден будешь ответить: Ты не сможешь промолчать: Тебе придется явить себя:>
Кажется, что ниже и страшнее невозможно упасть - но герой делает последнее кощунственное усилие, низвергается еще глубже и:
И вдруг пробивает потолок какой-то комнаты. Поднявшись на ноги, он обнаруживает, что попал в приличную каргобуржуазную гостиную. Ему стоя аплодируют собравшиеся.
- Ах, - проносится шепот, - мы знали, всегда знали, что вы с нами:
Когда шок от удара проходит, герой принимает бокал с желтым и шипучим и после короткого обмена репликами выясняет, что там, куда он так самоубийственно рушился с хулой и пеной на устах, собрались приличные рукопожатные люди, они тут живут, растят детей и даже летают за покупками в Лондон.
Экзальтированные жены наконец расступаются. К герою подходят мужчины в вечерних костюмах и приглашают его чуть прогуляться. Герой выходит за дверь, подавляя спазм ужаса - мнится, что там угли и котлы, котлы: Но за дверью - что-то вроде алхимической лаборатории. Видны следы работ, но не заметно их результата.
Мужчины, чуть заикаясь от застенчивости, начинают объяснять, что давно и старательно испекают символическое причастие прогресса для России. Бюджет огромный. Алхимическую реторту духа курируют международные духи добра. Но вот беда, сначала никак не выходило похоже на конфету. А потом по русскому обычаю украли все деньги и проебали все говно. Даже символическое - так что теперь не спасает и Фрейд.
- А вы, Владимир Георгиевич, из хулиганства и злобы так хорошо слепили, что мы и мечтать не смели-с: Не представляете, как совпадает с методическим вектором. Вы из издевательства сделали. А мы не могли на полном серьезе и за большой бюджет: Давайте дружить, вот что-с:
- А что мне надо будет делать?
- Да все то же самое-с. Говорите о говне красиво. Красиво и немного нервно. А мы уж не останемся в долгу перед своим певцом.
Героя отводят в горницу, и он падает спиной на опричную перину.
<Надо же, - думает он, глядя в потолок. - Кто бы ни был создатель этого мира, но чувство юмора у него приличное. В норме:>
(пинок Сорокину)
***
Мы, вампиры, тоже любим метафоры. Поэтому нередко просматриваем с утра эту газету нетерпеливым и жадным взглядом - и видим скрюченную фигурку российского карго-либерала, тихонько слюнявящего что-то воображаемое на свалке неэффективных смыслов. Чует сердце: скоро, скоро в России закончится время дураков - и начнется время других дураков.
***
Вампир не стремится объяснить им все до конца. Так, разве что попугать по укурке самых умных.
***
Человек всегда выходит в сеть с предвкушением, что он сейчас выловит из океана информации нечто ценное, интересное и нужное. И что происходит через три-четыре часа? Он встает из-за монитора с чувством, что через его душу пронеслось стадо свиней.
)